Юз Алешковский - все что ни писал от песни до романов - это всегда почему-то оказывалась поэзия высокой пробы. Про него однако самого в личном плане и вовсе ничего никогда не знал. Оказалось - если все так оно и есть как в цитированном выше сообщении - что и живет, как пишет.
Что должно еще более по-видимому выделять его на фоне, как правило, глубоко ущербной в круговерти буден писательской братии. То самое "светлое пятно" в литературе любого периода своей эпохи был и вот выясняется что в личной жизни таким же по сю пору остается.
С такой то, как у него, еще принять если во внимание при чем биографией.
Не удержусь процитирую коммент:
___
Update:
kouzdra подсказал мне в комментах про факт существования статьи Бродского об Алешковском и любезно дал ссылку. Прочитал. Не могу теперь не привести оттудова пространной цитаты:Этот человек, слышащий русский язык, как Моцарт, думается, первым — и с радостью — признает первенство материала, с голоса которого он работает вот уже три с лишним десятилетия. Он пишет не «о» и не «про», ибо он пишет музыку языка, содержащую в себе все существующие «о», «про», «за», «против» и «во имя»; сказать точнее — русский язык записывает себя рукою Алешковского, направляющей безграничную энергию языка в русло внятного для читателя содержания. Алешковский первым — и с радостью — припишет языку свои зачастую ошеломляющие прозрения, которыми пестрят страницы этого собрания, и, вероятно, первым же попытается снять с языка ответственность за сумасшедшую извилистость этого русла и многочисленность его притоков.
Говоря проще, в лице этого автора мы имеем дело с писателем как инструментом языка, а не с писателем, пользующимся языком как инструментом. В русской литературе двадцатого века таких случаев не больше, чем в русской литературе века минувшего. У нас их было два: Андрей Платонов и Михаил Зощенко. В девятнадцатом, видимо, только Гоголь. В двадцатом веке Алешковский оказывается третьим, и, видимо, последним, ибо век действительно кончается, несмотря на обилие подросшего таланта.
Пишущий под диктовку языка — а не диктующий языку — выдает, разумеется, тем самым орфическую, точней мелическую, природу своего творчества. Алешковский выдает ее более, чем кто-либо... Перед вами, бабы и господа, подлинный орфик: поэт, полностью подчинивший себя языку и получивший от его щедрот в награду дар откровения и гомерического хохота, освобождающего человеческое сознание для независимости, на которую оно природой и историей обречено и которую воспринимает как одиночество.
Он вышел из тюремного ватника ("Юзоведение"). Иосиф Бродский, 1995